28

С конца июля моя семья перебралась на дачу в Каруидзава, и я всё время ездил туда -сюда: то в Хаконэ, то в Каруидзава. Дорога в один конец занимала около семи часов, поэтому мне надо было уезжать с дачи накануне игрового дня. Откладывание происходило вечером, поэтому перед отъездом на дачу я ночевал в Хаконэ или в Токио. Вся поездка на дачу занимала трое суток. Если доигрывание возобновлялось на пятый день, то я мог провести с семьей два дня, а затем должен был трогаться в путь. Может показаться, что писать репортажи легче, сидя в той же гостинице, где идет игра; ведь и лето было дождливым, да и усталость чувствовалась. Но я все-таки после каждого игрового дня наскоро ужинал и пускался в путь.

Я не мог писать о Мэйдзине и о Седьмом дане, находясь с ними в одной гостинице. Это было трудно делать даже в одном городе, поэтому я спускался из Хаконэ в городок Мияносита или в Тоносава и там ночевал. Если я накануне писал репортаж о партии, то на следующий день мне как-то неловко было смотреть в лицо участникам. Я работал для газеты и, чтобы поддерживать интерес читателей к матчу, мне приходилось прибегать к различным уловкам. Любителям не понять партию игроков высокого класса. И вот для того, чтобы растянуть описание одной партии на шестьдесят или семьдесят выпусков, приходилось “центр тяжести” переносить на внешность партнеров, на каждый их шаг, каждый жест. Я следил не столько за самой партией, сколько за играющими. Ведь именно они были главными героями действа, а все устроители, и в том числе корреспонденты, были их слугами! Чтобы хорошо осветить игру, в которой для самого остается много неясного, нужно обязательно испытывать преклонение перед участниками. К партии у меня был не просто интерес, а восхищение ею, как произведением искусства, и это объясняется моим отношением к Мэйдзину.

В тот день, когда партия была прервана из-за болезни Мэйдзина, я уехал в Каруидзава в унылом настроении. Когда на вокзале Уэно я сел в поезд и забросил вещи в багажную сетку, за пять-шесть рядов от меня вдруг поднялся высокий иностранец.

- Извините, это у вас доска для Го?

- Да, вы угадали?

- У меня тоже есть такая. Отличное изобретение.

Моя доска была сделана из металлического листа, снабженные маленькими магнитиками камни прилипали к ней - на такой доске очень удобно играть в поезде. Однако в сложенном виде распознать в ней доску для Го было нелегко. Я чуть-чуть привстал.

- Сыграем партию? Го - очень интересная и занимательная игра, - обратился ко мне иностранец. Он говорил по-японски. Доску он водрузил себе на колени. Так было удобнее - он был выше меня ростом.

- У меня тринадцатый ученический разряд, - четко проговорил он, словно предъявляя счёт. Это был американец.

Сначала я дал ему шесть камней форы. Он рассказал, что учился играть в Ассоциации Го, и ему доводилось играть кое с кем из японских знаменитостей. Формы он знал неплохо, но ходы делал поспешные и пустые. Поражения, казалось, нисколько не волновали его. Проиграв партию, он, как ни в чем не бывало, убирал камни с таким видом, словно в этой партии он не очень старался. Американец строил на доске заученные формы, получал отличные позиции, разыгрывал прекрасные дебюты, но в ней начисто отсутствовал боевой дух. Стоило мне чуть-чуть нажать или сделать неожиданный ход, как все его построения вяло разваливались, бессильно рассыпались. Все это напоминало попытки толчками удержать на ногах нетвердо стоящего человека - от этого я даже стал казаться себе агрессивным. Дело было не в силе или слабости игры, нет, - начисто отсутствовало какое бы то ни было противодействие. Не было напряжения. Японец, как бы плохо он не играл, все равно проявляет упорство в борьбе; в японце никогда не ощущаешь такой немощи. Мой же противник духа борьбы был лишен совершенно. Странно, но я почувствовал, что мы принадлежим к разным племенам.

Таким вот образом мы играли более четырех часов - от вокзала Уэно до Каруидзава, и сколько бы он ни проигрывал, его это ничуть не огорчало. Я готов был склониться перед его неистребимой жизнерадостностью. Рядом с его наивной и простодушной немочью я чувствовал себя злобным извращенцем.

Вокруг нас образовался кружок зрителей, привлечённых, должно быть, редкостным видом европейца, играющего в Го. Меня это несколько раздражало, чего не скажешь об американце, который проигрывал раз к разу все нелепее - ему было всё как с гуся вода.

Играть с таким человеком - всё равно, что переругиваться на едва знакомом языке. Может и не следует так серьезно относиться к игре, но так или иначе, ощущения от нее совсем не те, что бывают в играх с японцами. Я не раз думал о том, что для европейцев Го выглядит, должно быть, пустой забавой. По словам доктора Дюваля в Германии образовалось около пяти тысяч любителей Го. Всё большее распространение получало Го и в Америке - об этом часто говорилось в Хаконэ. Может быть, нельзя судить по одному новичку-американцу, но, откровенно говоря, очень похоже, что игре европейцев и впрямь недостает стойкости.

Игра японца выходит за рамки понятий “игра”, “соревнование” или “развлечение” - она становится Искусством. В ней чувствуется тайна и благородство старины. Фамилия Мэйдзина Сюсая - Хонинбо - происходит от названия башенки в Киотском монастыре Дзюкко-дзи. По традиции Мэйдзин Сюсай тоже стал буддийским священником, и в память первого Хонинбо, мирское имя которого было Санса, а церковное - Никкай, в день его трёхсотлетия принял церковное имя Нитион. Играя с американцем, я все время чувствовал, что в его стране Го не имеет корней.

Говоря о корнях, надо сказать что Го, как и многое другое, пришло в Японию из Китая. Однако по-настоящему Го развилось лишь в Японии. Искусство игры Го в Китае и сейчас, и триста лет тому назад не идет ни в какое сравнение с японским. Го выросло и углубилось благодаря Японии. Много культурных ценностей пришло к нам в древности из Китая уже в совершенном виде, но в отличие от остального, игра Го достигла совершенства только в Японии. Го развивалось уже в новое время, после того, как феодальное правительство в Эдо взяло игру под свое покровительство. А ведь играть в Го научились тысячу с лишний лет тому назад. Это означает, что и в Японии долгое время понимание Го мало развивалось. В Китае Го считали игрой небожителей, и что в ней таится нечто божественное. Но вот догадка, что триста шестьдесят одно пересечение линий на доске объемлет все законы Вселенной, божественные и человеческие, такая догадка родилась лишь в Японии. Как раз история игры Го показывает, как наша страна, ввозя из-за границы какую-нибудь новинку, вдыхает в нее новую жизненную силу и превращает ее в истинно японскую вещь.

У других народов такие игры, как Го или сёги, пожалуй, не входят в традиции. Вряд ли в какой-нибудь ещё стране возможна одна партия протяженностью в три месяца, когда чистое время, отведенное на одну игру, ограничено 80 часами. Игра Го, подобно театру Но или чайной церемонии, стала частью японской традиции.

В Хаконэ я слышал рассказы о поездке Мэйдзина Сюсая в Китай, и главным содержанием этих рассказов было где, с кем и с каким счётом прошла игра, поэтому я решил, что в Китае есть довольно сильные игроки. Когда я спросил: “Значит, сильный китайский игрок примерно равен сильному японскому любителю?”, Мэйдзин ответил:

- Э-э..., равны ли они по силам? М-м-м..., пожалуй, те будут чуть-чуть послабее..., правда, к любителям близки... ведь в Китае нет профессионалов...

- Тогда, раз японские и китайские любители играют примерно на равных, то, появись в Китае профессионалы, - задатки скажутся, так ведь?

- Не знаю, право...

- Им же есть на что надеяться, да?

- Пожалуй, но чтобы это произошло быстро - вряд ли... Впрочем, у них есть очень сильные игроки, к тому же они, вроде бы, любят играть на деньги.

- Но всё же способности к Го у них есть?

- Наверное есть, раз у них появляются такие, как Ву Циньюань.

Я как раз собирался в ближайшие дни навестить Ву Циньюаня, мастера Шестого дана. Я хотел разобраться в положении на доске, которое возникло в Прощальной партии, а также познакомиться с комментариями Ву Шестого дана, которые он давал после серьезного анализа. Я считал, что это тоже входит в обязанности наблюдателя от газеты.

Этот человек родился в Китае, живёт в Японии и олицетворяет собой в каком-то отношении “щедрость Неба”, то есть, везение. Талант Ву Шестого дана смог расцвести только потому, что тот приехал в Японию. Вообще говоря, в истории было много примеров тому, как выдающиеся в каком-нибудь виде искусства люди, уроженцы соседних стран, признание получили в Японии. В наши дни блестящий примером тому стал Ву Циньюань. Его талант, который в Китае заглох бы, был воспитан, взлелеян и тепло принят в Японии. Талантливого мальчика “открыл” один японский профессионал во время туристической поездки по Китаю. Живя в Китае, мальчик учился играть по японским учебникам. Иногда, казалось, что в этом подростке проблескивает китайское понимание Го, гораздо более древнее, чем японское. Словно мощный источник света погружен в глубокую грязь. Ву был гениален от природы. Если бы он с детства не получил возможности шлифовать своё мастерство, то талант его не развился бы и в конце концов погиб.

Должно быть, и сейчас в Японии есть немало нераскрывшихся талантов. И у отдельного человека, и у нации судьба таланта бывает схожей. Много есть духовных сокровищ, которые ярко блистали в прошлом у какого-нибудь народа, а ныне - пришли в упадок. Наверняка, много есть и такого, что на протяжении всей истории было скрыто, а проявиться сможет лишь в будущем.