11

Вторая встреча в павильоне Кёокан была назначена на 10 часов утра, но уже в этот раз возникло первое недоразумение, и начало игры пришлось отложить до двух часов. Я был всего лишь наблюдателем от газеты, и происходящеё меня впрямую не касалось, но я заметил какую-то нервозность у членов оргкомитета; пришло несколько профессионалов из Ассоциации, и у них состоялось, как мне показалось, нечто вроде “совещания при закрытых дверях”.

Утром у входа в Коёкан я столкнулся с Отакэ Седьмым даном, который как раз подходил к двери, таща за собой огромный чемодан.

- Отакэ-сан с багажом? - спросил я, на что Седьмой дан с ноткой раздражения ответил:

- Да. Сегодня прямо отсюда едем в Хаконэ. Консервируемся...

Седьмому дану сегодня предстояло играть.

Я тоже знал, что сегодня после игры, не заходя домой все должны выезжать в Хаконэ, прямо из Коёкана. Тем не менеё, необычный вид Отакэ с большим чемоданом, почему-то удивил меня.

Однако Мэйдзин не приготовился к отъезду.

- Ах, мы едем? - сказал он, - тогда я должен сходить к парикмахеру.

Отакэ Седьмой дан расстроился. Дело было не только в том, что он пришёл полностью готовым продолжать игру до конца, не возвращаясь домой: ведь партия могла затянуться месяца на три. Его расстроило то, что Мэйдзин нарушил условия встречи, причем неясно было, сообщили тому условия в точности или нет. Наконец, у Седьмого дана были основания беспокоиться о судьбе встречи вообще - ведь строгие условия, выработанные специально для этой партии, оказались нарушенными на первом же шагу. То, что Мэйдзину не объяснили всё, как следует, - явно оплошность организаторов. Однако как раз тогда не нашлось смельчака, который бы сообщил такой высокой персоне как Мэйдзин, об этой досадной оплошности, и поэтому все наперебой принялись уговаривать молодого Седьмого дана уступить. Но тот отказался.

То, что отъезд назначен на сегодня, Мэйдзин раньше не знал. Теперь ему это стало известно, и все время, пока люди совещались то в одной, то в другой комнатке, пока в коридоре то и дело раздавались шаги и пока искали Седьмого дана, который куда-то надолго исчез. Мэйдзин один сидел на своем месте и ждал.

Наконец уже после полудня было достигнуто соглашение: сегодня с двух часов до четырех - игра, а отъезд в Хаконэ - через два дня. Мэйдзин сказал:

- За два часа не разыграешься. Лучше бы играть не спеша, уже в Хаконэ.

Это было справедливое замечание, однако совершенно неосуществимое. Как раз такие реплики Мэйдзина были виной многих недоразумений, подобных сегодняшнему. О переносе игрового дня и речи быть не могло. В наши дни игра Го, как и многое другое, регламентирована до предела. И то, что для Прощальной партии выработали регламент, поражающий своей невероятной дотошностью, было сделано специально, чтобы блокировать старомодный деспотизм Мэйдзина и во что бы то ни стало обеспечить партнерам равные условия игры, не считаясь с особыми правами обладателя титула.

На эту встречу распространили правило “консервации”, а оно-то как раз и требовало, чтобы сегодня же, не заходя домой, противники отправились в Хаконэ прямо из Коёкана.

“Консервация”, можно сказать, охраняет святость партии и состоит в том, что участникам до конца игры запрещается покидать место состязания, запрещается встречаться с другими игроками, чтобы исключить подсказки. Но, с другой стороны, нельзя не признать, что она означает утрату уважения к личности. Правда, при этом участники могут быть уверены в незапятнанности друг друга. Болеё того, в игре с таким регламентом, когда доигрывание ведется каждый пятый день, партия должна растянуться на три месяца, поэтому возникает опасность вмешательства - третьих лиц, а стоит сомнениям возникнуть - им уже не будет конца. Конечно, среди профессиональных игроков ценится и совесть в своем искусстве, и соблюдение этикета, так что в играх с откладыванием вряд ли найдется безумец, который рискнет давать советы партнерам, но все же если нарушения начались, то бороться с ними бывает почти невозможно.

В старости Мэйдзин за десять лет сыграл только три серьезные партии. И каждая из них кончалась для него болезнью. После первой из этих партий он сильно заболел, после третьей - умер. Все три партии были доиграны до конца, но из-за болезни Мэйдзина первая партия растянулась на два месяца, вторая - на четыре, а третья - Прощальная - на семь месяцев.

Вторая партия была сыграна за пять лет до Прощальной - в 1930 году. Противником Мэйдзина был Ву Циньюань Пятый дан. В середине игры, примерно после 150 хода, положение белых казалось несколько слабее, хотя и ненамного. И тут Мэйдзин вдруг сделал неожиданный и великолепный 160 ход, который принес ему победу с перевесом в два очка. И немедленно распространился слух, что этот “божественный” ход якобы был найден учеником Мэйдзина Маэдой, мастером Шестого дана. Так оно было на самом деле или нет, - осталось неизвестно. Маэда все отрицал. Партия растянулась на четыре месяца, и он несомненно анализировал её. Вполне могло оказаться, что он действительно нашел замечательный 160-й ход. А раз ход оказался таким сильным, то кто-то, если не сам Маэда, мог сказать о нем Мэйдзину. Но Мэйдзин, разумеется, и сам мог найти этот ход. Как все было на самом деле, никто не знает, кроме Мэйдзина и его учеников.

Первая из этих партий была сыграна в 1926 году. Она явилась кульминацией соперничества между японской ассоциацией профессиональных игроков в Го – “Нихон ки-ин” и другой организацией профессионалов – “Кисэйся”. В схватке сошлись вожди обеих организаций - Мэйдзин и Кариганэ Седьмой дан. В течение двух месяцев, пока длилась эта партия, её наверняка тщательно анализировали игроки обоих лагерей, но мне неизвестно, давали они советы своим вождям или нет. И всё же я думаю, что подсказок не было. Строгость Мэйдзина во всём, что связано с его искусством, должна была заставить молчать недоброжелателей.

Но даже во время третьей, Прощальной партии, когда Мэйдзин попал в больницу, и игра была прервана, не обошлось без слухов. Поговаривали, что, дескать, Мэйдзин, ведёт какую-то интригу. Я был свидетелем игры от начала до конца, и меня эти сплетни возмущали.

После трёхмесячного перерыва игра была продолжена в городе Ито, и в первый же день Отакэ Седьмой дан думал над своим первым ходом 211 минут, то есть три с половиной часа. Все члены оргкомитета были поражены. Он начал думать с 10.30 утра до часового перерыва на обед. После обеда над доской зажгли свет, потому что осеннеё солнце стояло довольно низко. Без двадцати три чёрные, наконец, сделали 101 ход.

- Такое тоби можно было бы сделать за минуту, но я что-то поглупел. Голова ничего не соображает, - сказал с облегчением Седьмой дан и засмеялся, - три с половиной часа всё думал, что делать: то ли прыгать, то ли продлеваться.

Мэйдзин криво улыбнулся, но ничего не ответил.

Седьмой дан сказал правду: даже для нас 101 ход чёрных был очевиден. Игра уже вошла в стадию ёсэ, то есть окончания. Белые создали в правом нижнем углу большой мешок, и для вторжения в него черные имели, пожалуй, единственную точку - ту, куда был сделан 101 ход. Кроме прыжка через один пункт, чёрные могли продлиться, и, хотя колебания в выборе можно было понять, но всё же в конечном счете разница была невелика.

Почему же Седьмой дан не сделал такой очевидный ход сразу? Даже я, сторонний наблюдатель, устал ждать и начал было злиться, но потом меня захватили сомнения. Может быть, он специально тянет? Может быть, это - тактический ход? Спектакль? Основания для таких подозрений были. Дело в том, что партия была прервана на три месяца. И что же, Отакэ Седьмой дан за это время не успел проанализировать позицию? Незадолго до сотогого хода чёрные и белые камни сблизились настолько, что начались мелкие локальные стычки: противники сошлись вплотную. Конечно, можно было ещё найти ходы, достаточно крупные с точки зрения ёсэ, но все-таки, проанализировать все варианты течения партии до конца было пока невозможно. Сколько бы вариантов не перебирать, ни об одном из них нельзя было судить наверняка, и вариантов этих было множество. Но, несмотря на это, Седьмой дан вряд ли удержался от анализа столь важной партии за время перерыва, ведь над 101 ходом он мог думать три месяца. И после всего этого вдруг понадобилось ещё три с половиной часа. Не маскировка ли это трёхмесячного анализа? Столь долгое раздумье казалось подозрительным не только мне, но и членам Оргкомитета, и наводило на недобрые мысли.

Даже Мэйдзин, когда Седьмой дан встал со своего места, тихо проворчал: “Ишь, какой усидчивый”. Не знаю, как в тренировочных, но серьёзных играх Мэйдзин никогда не позволял себе высказываться по адресу партнера. Кстати, Ясунага Четвертый дан, одинаково близко знакомый и с Мэйдзином, и с Отакэ, сказал:

- Эту партию, ни Мэйдзин, ни Отакэ во время перерыва, похоже, не анализировали. Отакэ - человек педантичный до чудачества, и неужели бы он стал анализировать игру, пола Мэйдзин лежит в больнице? Ни за что на свете!

Возможно, так оно и было. А может быть, Отакэ Седьмой дан потратил три с половиной часа не только на 101 ход, но и на то, чтобы вжиться снова в эту партию, проникнуться её духом, обдумать общеё положение сторон и, насколько это возможно, наметить стратегию на будущеё.